Уральский государственный архитектурно-художественный университет

ISSN 1990-4126

Архитектон: известия вузов. №3 (31) Сентябрь, 2010

Теория архитектуры

Игнатов Григорий Евгеньевич

кандидат архитектуры, доцент,
зав. кафедрой ландшафтного дизайна,
Владивостокский государственный университет экономики и сервиса,

Россия, Владивосток

ЖИЗНЕСТРОИТЕЛЬНЫЙ РОМАНТИЗМ В ПРОЕКТНОМ СОЗНАНИИ ЭРЫ 1960-х

УДК: 711.4.01
Шифр научной специальности: 85.118

Аннотация

Данная статья есть комментарий к глобальной теме «Архитектура ХХ века. Утопии и реальность», поднятой в последнем незавершенном проекте А. В. Иконникова. Мировая уникальность периода «оттепели в СССР» еще не рассматривалась в архитектурной науке как таковая, не считая латвийских блогов А.Г. Раппапорта. Ему – «духовнику» автора этой статьи, с начала 80-х, открывшему для него Гуссерля и феноменологию и вообще философию, адресован, прежде всего, этот материал.

Ключевые слова: утопия, парадигма, «город башен», «город-сад», «оттепель», модели постструктурализма

Город, как социально-территориальное сообщество людей, система мест, где каждый топос характеризуется выделенностью, совокупность мыслей и их позиций, с той или иной степенью утопической условности воплощается в архитектурных формах, а сама утопическая условность начинает выступать как должное, претендуя на жизнеустроительные и социальные приоритеты. Для архитектуры всегда была характерна эта интенция онтологической укорененности. В прошедшие под знаком изменяющихся идеалов 60-е годы происходит отказ от жизнеустроительных оснований, которые ранее составляли сущность архитектуры как социально ориентированного творчества. В этот период обостряется кризис онтологической про¬блематики, когда в профессиональном сознании актуализируются сады-владения Адониса как развернутая символика вечного круговорота и гармоничного единения жизни и смерти в природе, а не дионисийские башни.

Постмодернистское предчувствие «конца современной истории» и последующая деконструктивистская элиминация идеи «порядка» вконец дискредитировали утопию «правдивого» модернизма. А там, где конец, там и начало. Неомодернизм – это уже не тот функционализм, рационализм и конструктивизм, которые, превратившись в призраки (со)временной эпохи, начали бродить не только по Европе, но по всем неисчерпаемым просторам проектного сознания, находя там свои фигуративные очертания апейронов («апейрон» – беспредельное) и формы (структуры), определяющие, какого рода будет данная Вещь («перас» – предел по Платону). Исходя из принципа цикличности культур (Шпенглер), новая интенция проектного сознания, вероятно, конфигурируется в виде «Новой волны модернизма», хотя, вероятно, что в «одну и ту же реку нельзя вступить дважды». Поиски, ведущиеся по всему глобализированному миру, основываются на ностальгии по целостному миропониманию, по творцам, способным в любом хаосе удержать в сознании единый образ мира.

В 20-е годы прошлого века Корбюзье назвал архитектора – «проектировщика будущего» – «одним из ответственных за счастье и несчастье людей», иначе «утопистом», а Гропиус, манифестировав амбивалентность или даже антиномию: «архитектор — слуга или Суверен1», самой постановкой вопроса расколол общество по элитарному признаку. «Зодчий» Сталин умело воспользовался этим противоречием, превратив «смертельно напуганных» архитекторов в обласканную касту прислужников, в «богему», допущенную к спецраспределителям и воспевающую его социальные успехи в построении утопии «светлого будущего». При этом он вернул к жизни понятие Башни, ar-deco-рированной московской высотки, но не «небоскреба», в «лексикон позволительных форм» самовознесения.

В 60-е лихие годы, в краткий период «оттепели», в СССР возвратилось понятие Сада, но не в виде мемориального Парка, а в виде собственного «кусочка свободы» – небольшого личного дачного участка. Появились кооперативные квартиры и магазины. Расцвела романтика в литературе, искусстве, и возродились идеи архитектуры советского авангарда, в частности, в виде учебных курсов «Пространство» («Объемно-пространственная композиция» Ладовского, Кринского, Ламцова, Туркуса)2.

Чуть раньше, в 1957 году, в преддверии сомнений и иронии постмодернистской «pro» и «contra», «случайно» сгорел дипломный проект Андрея Вознесенского, его архитектура символически перешла в нарратив. Через три года появилась новая архитектурная утопия – новый элемент расселения группы НЭР (Гутнов, Лежава, Звездин, Садовский, Кострикин, Суханова, Харитонова, Гладкова, социолог Дюментон), признанная впоследствии во всем мире.

В этот же период вновь актуализировался «философский вопрос» о роли архитектуры и ее создателя в обществе. Параллельное зарождавшейся синергетике и постструктурализму направление связывалось с логико-философскими технологиями Московского методологического кружка. В ММК входили в основном архитекторы: Раппапорт, Глазычев, Розин, Генисаретский, Лефевр, Козлов (будущий «король» джаза), Голомшток (автор книги «Искусство тоталитаризма»), Демосфенова (впоследствии глава фонда Малевича), Москаева и др. Идеологом и модератором был Георгий Петрович Щедровицкий. В период «оттепели» атмосфера ММК напоминала «гиперболоид инженера Гарина» [1].

«ГП (Щедровицкий) начал с физики, хотя не слишком ей увлекался и впоследствии перешел на философский факультет, мотивируя это условно тем, что там «ребята были хорошие» (Зиновьев и Мамардашвили). Меня эта формулировка не устраивает, – вспоминает А.Г.Раппапорт, – и я бы сказал сегодня, что переход был спонтанным, а подсознание ГП говорило ему, что страшнее водородной бомбы будет бомба, построенная на материале социальной стихии языка и мышления. Примерно в тот же время во Франции – Фуко, Делез, Барт, Лакан и пр. совершали переход от гегельянства (Кожев и Койре) к марксизму и далее через Альтюссера к Ницше и Хайдеггеру – то есть опять-таки речь идет о связи берегов» [2].

Это было изучение сознания и «искусственного интеллекта» в контексте проектной деятельности. Пространственный механизм, синтезирующий различные системные представления в научном знании, футуролог-методолог Лефевр3 назвал «конфигуратором». Его иллюстрацией-прототипом методологических машин была система декартовых координат в геометрии. Словообраз «я повсеградно оэкранен» эгофутуриста начала ХХ в. И. Северянина также стал ключевым понятием в исследованиях методологии междисциплинарного проектирования и выборе оптимального варианта проектных решений в САПР (системах автоматизированного проектирования) Э.П. Григорьева.

Новая методологическая рефлексия структурировала поиск своего рода киберпространства городской среды: объект должен был проецироваться одновременно на несколько экранов, как на оболочку мысли, которая «захотела» стать пространственной. Предполагалось, что каждый экран задает собственное членение на элементы, порождая тем самым определенную структуру объекта. Они связывались друг с другом так, чтобы архитектор имел возможность соотносить различные видовые кадры и сопутствующую технико-экономическую информацию виртуально, минуя саму городскую среду. Имитация конкретных градостроительных ситуаций проводилась в форме ОДИ — организационно-деятельностных игр.

В годы советской «эгалитарности» на первый план в обсуждении проблемы социальной роли архитектуры вышли «роль и значение» проектного мышления в поддержании преемственности социокультурного процесса, устойчивости среды жизнедеятельности, признание возможности существования и равнозначности множества синергийных культур и аксеологических ориентаций, новых поисков «сермяжного» смысла во вновь суггестивно идеологизируемом обществе.

Подъем жизнестроительного романтизма в проектном сознании современного движения в Европе и США был событием революционным и диалектически поступательным. Он занял более половины драматичного века, упадок же утопического мышления оказался стремительным и катастрофичным. Стало уходить со сцены Великое поколение романтиков-утопистов. В 1959 г. умирает Ф.Л. Райт, так и не реализовав мечту об органической башне – «небоскребе высотой в милю», за ним Э. Сааринен (1961), Г. Ритвельд (1964), Ле Корбюзье (1965), В. Гропиус (1969), Л. Мис ван дер Роэ (1969), Р. Нейтра (1970) и многие другие пионеры интернационального стиля.

Архитектурная теория Запада в послевоенные годы была активной и даже бурной, но в середине 60-х вступила в полосу мучительного кризиса. Утопия социализма как таковая наступала даже не в архитектурных формах сталинского ампира, а в глобальной форме расцвета и заката социальной мысли. Появилась шведская модель социализма. Русские умы за рубежом активизировались, даже основоположник современной социологии Питирим Сорокин, эсер, высланный из России, предложил еще до Балла теорию конвергенции двух систем. Она обсуждалась в эпоху 60-х даже в школьных курсах.

В этот период жизнестроительное искусство переживает полосу глубокого разочарования, процесс разнесения жизнеУстроительных смыслов становится необратимым. На смену Зигмунду Гидиону приходит структуральное инакомыслие: Бруно Дзеви с другим «видением» пространства; Джейн Джекобс с градоинкубаторами и партиципацией в жизнестроительном градоведении; Свен Хельссенгрен с новым феноменологическим восприятием, разворачивающим презумпции Мерло-Понти; Христиан Норберг-Шульц с архитектурной интерпретацией экзистенционализма М. Хайдеггера; Паоло Портогези с «теорией поля» и «синергийным языком архитектуры»; Питер Коллинз с «изменяющимися идеалами» современного движения и, наконец, Роберт Вентури со «сложностями и противоречиями» постмодернизма, в то время еще не получившего философского фундамента Жака Дерриды.

Поднявшись на высочайшую вершину Творчества, ученики романтиков Современного движения увидели, что будущего у социального пути нет. Их учителя спокойно ушли со сцены, оставив потомкам богатейшее художественное и философское наследие. Появилась безбоязненная возможность цитирования и свободной интерпретации языка их форм. Младшее поколение, испытывая мучительную неуверенность и не чувствуя себя в силах справиться с новыми сложнейшими проблемами и глобальными вызовами, которые выдвигала историческая действительность, быстро меняет утопически жизнестроительную ориентацию творчества. К началу 70-х годов социальные основы функционализма – основы «западной рациональности», как единственно возможного языка архитектурных форм, – исчерпывают себя и практически перестают существовать.

Критический характер теоретической мысли после 1966 года, когда книга «Сложности и противоречия в архитектуре» перевернула прагматическое западное сознание, сделав ее предельно востребованной и широко реализуемой парадигмой постиндустриального общества, родил новый ракурс ориентации. Новая парадигма «уток и шуток»: «На сколько десятилетий вы нас обогнали?» (Вентури), появившаяся на свет сразу после длительной поездки в СССР вместе с выставкой «Современная американская архитектура» в 1965 году, буквально взорвала основы утопического модернизма, на которые «усердно молились» несколько поколений архитекторов. Для тех, кто включился в «движение шестидесятых», этот период представлялся не столько десятилетием, сколько состоянием ума, характеризующимся выходом за собственные границы и выразившемся, например, в социологии «конвергенции» Питирима Сорокина, а также знаковой песне The Beatles «Back in USSR». Взяв за основу кантовскую антиномию «Башни и сада», он разработал социальную теорию вертикальной и горизонтальной мобильности, которая реализовалась в символических принципах функционального зонирования американских небоскребов.

Этот период «лихих 60-х», прежде всего, обозначен сомнением в авторитетах, в архитектурной и философской мысли, обретением свободы творчества, переживанием чувственной красоты мира и сознания новой общности людей, включая и советских. Уместно вспомнить, что в Советском Союзе «модернизм», как и «современное движение» и «Интернациональный стиль», был идеологически запрещен в начале 30-х годов прошлого века и официально замещен сталинским ампиром вплоть до ХХ съезда КПСС. Именно поэтому «в СССР, – говорит Вентури, вспоминая поездку в нашу страну, – я получил много сильных и стимулирующих впечатлений – наслоение смыслов (как один из продуктивных приемов проектной технологии постмодернизма – Г. И.) помпезной, грандиозной коммунистической архитектуры, а также большое разнообразие классических и исторических памятников. Мне запомнились великолепные дворцы XVIII века под Ленинградом и древние византийские храмы под Москвой» [2].

Фактически парадигма постмодернизма у нас в стране оказалась востребованной лишь в середине 80-х, в период перестройки или «новой оттепели», да и то своего развития в концептуальном плане она не получила, а на практике переродилась в эпигонскую эклектику или византийско-башенный «патриотизм псевдорусского толка», сложившийся под влиянием постмодернистской ненормативности.

Вентури был одним из первых, кто изменил проектное сознание, вскрыв сложность и противоречивость современного плюралистического общества, и убедил в необходимости отражения этих феноменов в архитектуре. Именно за Вентури, развернувшему критику жестких канонов интернационального стиля, парадигме которого уже сопротивлялось профессиональное сообщество на Западе, беспрекословно следовали несколько поколений архитекторов. Именно Вентури, проектное сознание и дизайн, в буквальном смысле, как процесс осмысления и созидания, во многом обязаны сегодняшним разнообразием стилей и повсеместным экспериментам в зодчестве. Яркий пример – творчество «векового Гуру» архитектуры Ф. Джонсона и многих других.

Современные проекты двух башен Роберта Вентури для Китая уникально иллюстрирует теоретические исследования в архитектуре в настоящее время. Башни отсылают к «архитектонике чистого разума» Канта в интерпретации Мис ван дер Роэ. Как объяснял Вентури, они «демонстрируют идею архитектуры как Символа, что резко отличается от популярного в сегодняшней архитектуре барочного и даже гротескного драматизма. Прогрессивная современная архитектура базируется на эстетике абстрактного экспрессионизма. Однако в архитектуре прошлого всегда присутствовал символизм – в египетских храмах, греческих портиках, росписях древних христианских церквей или в витражах европейских соборов. Все это повествования, с помощью которых здания пытались нам что-то «продать» – католицизм, протестантство или что-то еще. В наше время иконография может быть использована в архитектуре в виде вывесок, декора или электроники. К примеру, американская коммерческая архитектура продает товары посредством иконографии» [3]. Добавим, «продает и перепродает» и себя буквально, не в виде пространственно и арендо-нерентабельных башен, а их образов, успешных брендов и ярлыков.

Парадигмы Башни и сада – крайние формы, экстремальные типы проектного мышления, феномены мифопоэтического сознания, вместе с тем, зримые образы и явления градостроительной мысли, напрямую определяющие «поведенческие фреймы» бытия. Новые представления о мире, рожденные в рамках парадигмы «Города сада» и «Города башен», внесли в социальную философию тему онтологической связанности, наметили контуры новой архитектоники градостроительной мысли, хотя, вероятно, (со)временной или эфемерно-виртуальной.

Важно, что идея Порядка присутствует в парадигме дизайна Башни и Сада полноценно и равноценно с идеей Хаоса, где именно ключевые понятия развития, такие как «урбанизация» и «дезурбанизация», мифопоэтически воплощенные в антиномии «башни и сада», оказываются внутри определений профессиональной рефлексии. Общие закономерности на философском уровне улавливаются сознанием в «поведенческом» сходстве глобальных систем — Вселенная находится в процессе творчества, как и общество, как и индивид, хотя все хотят иногда спуститься с «неба на землю».

В рамках этой парадигмы развиваются совокупности описаний Вселенной как пространства множества саморегулируемых систем, имеющих периоды устойчивого развития и скачкообразных переходов в иное состояние, что является предметом социальной и градопроектной рефлексии. Но при этом подлинными элементами Вселенной остаются «события (некоторые из них – перцепты), каждое из которых занимает конечный объем пространства и времени» (Б.Рассел, в контексте М.Хайдеггера).

Актуальность вопроса о социальности и социальном статусе архитектора в нашу непростую эпоху: «кто же он – прислуга, творец или пророк?» – циклически приводит нас к мысли об обязательном продолжении диалога…


1 Сегодняшнее положение вещей в социальной стратификации профессий кардинально изменилось. Если раньше слово «архитектор» звучало гордо, то теперь даже Суверен «местечкового масштаба» может выразиться так: «Зачем эти архитекторы, если они сегодня утром не могут мне принести чертежи того, что я задумал вчера вечером… и еще у них хватает совести, спрашивать о вознаграждении…, продажная прислуга».

2 Михаил Александрович Туркус, профессор ВХуТеМаса – первый научный руководитель автора статьи.

3 В.А.Лефевр - основатель "теории рефлексии и исчисляемой психофеноменологии", в 60-е г. участник ММК.

Библиография

1. Игнатов Г.Е. Утопии «башенного города» и «города-сада» в парадигмах постмодернистской философии [Электронный ресурс] / Г.Е. Игнатов // Архитектон: известия вузов №28 – Режим доступа: http://archvuz.ru/numbers/2009_4/011 

2.Башня и лабиринт [Электронный ресурс] / Блог А.Г. Раппапорта – Режим доступа: http://papardes.blogspot.com/ 

3.Белоголовский В. Беспорядок в архитектуре Роберта Вентури [Электронный ресурс] / В. Белоголовский // Building ARX №5, 01.07.2006. – Режим доступа: http://www.archi.ru/events/news/news_current_press.html?nid=3129&fl=1&sl=1 

Ссылка для цитирования статьи

Игнатов Г.Е. ЖИЗНЕСТРОИТЕЛЬНЫЙ РОМАНТИЗМ В ПРОЕКТНОМ СОЗНАНИИ ЭРЫ 1960-х [Электронный ресурс] /Г.Е. Игнатов //Архитектон: известия вузов. – 2010. – №3(31). – URL: http://archvuz.ru/2010_3/3 


Лицензия Creative Commons
Это произведение доступно по лицензии Creative Commons "Attrubution-ShareALike" ("Атрибуция - на тех же условиях"). 4.0 Всемирная


Дата поступления: 29.09.2010
Просмотров: 97